Интерес властвующих верхов способен встраиваться в научный дискурс, задавать тот или иной вектор развития этого дискурса, классифицировать проблемы как научные и ненаучные, актуальные и неактуальные. Однако такая политическая интервенция, в силу степени ее вмешательства, отчуждает науку от самой себя, лишает ее объективности и собственно научности. Конечно, исходя из взглядов М. Фуко на взаимоотношения власти и знания, одно без другого существовать не может, и между ними обязательно присутствует детерминизм. По замечанию Ж. Делеза, знания не могут интегрироваться без существования дифференциальных отношений власти. Но как отношения власти определяют отношения знания, так и происходит наоборот[183]. Похожее высказывание мы находим у Ж. Лиотара, который, считая знание и власть двумя сторонами одного вопроса, поднимает проблему: кто решает, что есть знание, и кто знает, что нужно решать?[184]. Таким образом, оба компонента образуют единую нерасчлененную связку. Но степень подконтрольности науки властным структурам (в прямом понимании термина «власть») может быть различной, и чем она меньше, тем больше шансов у науки оставаться самой собой. Вместе с тем наука не всегда может дать ответ на какой-либо вопрос не столько потому, что она зависима от транснациональных корпораций или иных очагов власти, а потому, что она сама далека от совершенства и в состоянии решить не любую проблему. Эта мысль кому-то покажется тривиальной, но таковая очевидность очевидна далеко не всем, поскольку общественное мнение продолжает уповать на науку и воспринимать ученых как неких гуру, хранителей сакральных знаний, периодически открывающих завесу таинственности и просвещающих людей в том, как, например, тот или иной медицинский препарат влияет на организм и сколько раз в неделю следует заниматься сексом. «С точки зрения ученых…», – декламирует реклама. «Наукой было доказано…», – говорится на телевидении. Но такие фразы не всегда стоит воспринимать как неоспоримые референты. В конце концов, бывает, что позиции разных ученых в отношении объяснения какого-либо явления кардинально расходятся. Достаточно посмотреть пристально на медицину, внутри которой полно противоречий, но внимательный взгляд на нее потребует проведения отдельного исследования, что уже не укладывается в рамки настоящей работы.
Когда мы сталкиваемся с различными мнениями, этот информационный конфликт рождает сомнения в истинности одной (или обеих) предоставленных нашему вниманию теорий. Как отмечал Х. Ортега-и-Гассет, «со-существование двух противоположных верований естественно переходит в «со-мнение»[185]. И – по сути дела – сила сомнения в таком (антагонистическом) случае будет обратно пропорциональна серьезности и убедительности фактов, защищающих данные концепции. Но если ни у той, ни у другой теории нет монументальных фактуальных оснований, с которыми мы как реципиенты были бы знакомы, естественным образом мы должны засомневаться. Дело в том, что многие так называемые новости звучат именно как домыслы, ничем не подтвержденные. И эти домыслы постоянно бомбардируют нас своей «информацией», создавая в конце концов, с одной стороны, перенасыщение сведениями, а с другой – настоящий информационный вакуум. В результате у человека теряется почва под ногами, и он…
а) начинает верить во все подряд, но, так как сведения зачастую противоречивые, его субъектность растворяется, лишается целостности, шизофренируется;
б) перестает верить чему бы то ни было, превращаясь в отъявленного скептика;
в) произвольным образом выбирает наиболее близкую к своей системе ценностей идею или совокупность идей и верит только в нее, – верит скорее не потому, что она более основательно преподнесена по сравнению с другими, а потому, что она ближе к его Я.
Кстати, в последней стратегии заключен распространенный социальный стереотип, согласно которому люди стремятся воспринимать ту или иную информацию хотя бы потому, что она подтверждает уже существующую картину мира, и пытаются игнорировать ту информацию, которая отвергает сформировавшееся мировоззрение. Именно так можно объяснить, к примеру, убежденность старшего поколения в том, что по телевизору всегда говорят правду. «…важнейшим признаком терроризма являются не жертвы, а информационный эффект»[186]. Информационный эффект, а не знаниевый… Информация приходит на смену знанию и становится мощным оружием в руках ее распространителей. Информация, формирующая необходимое общественное мнение, сильнее бомбы.
Другие статьи:
Чеченские игры Кремля
Приход к власти в Чечне в 1990 г. генерала Д. Дудаева был инициирован людьми из окружения Б. Ельцина. Об этом говорили автору статьи несколько собеседников и с чеченской, и с федеральной стороны. В то время Б. Ельцин и М. Горбачев боролис ...
Русская политическая мысль
1) Политические учения
XVIII
в. Екатерина, Радищев, Щербатов.
2) Политические теории
XIX
в. Борис Чичерина, Н. Карамзин.
К середине 18 века, формируется 3 основных направления политической мысли:
- либеральное
- консервативное
...
Либерально-демократическая партия России в законотворческом процессе
В этом году старейшая партия Российской Федерации отмечает свое двадцатилетие. За эти годы ЛДПР не только пережила многих своих конкурентов, но успешно держится на плаву и активно участвует в политической жизни страны. Первыми занявшие го ...